Петрушевич Анна Иосифовна

ПО МОТИВАМ  «ДОН КИХОТА»

«Вставайте, о сударь, вставайте —
 Пора отправляться вам в путь».
«Ах, Санчо, мой старый романтик,
 Зачем не даешь мне уснуть?»

«Затем, что мне солнце сказало —
Вас лавры и почести ждут;
Доспехи сияют металлом,
А чистить их был тяжкий труд.
Вас мир своей славой охватит,
Ждет золото вас и почет.
Вставайте же, сударь, вставайте —
Уж конь ваш стоит у ворот».
«Я стар, что мне дамы, турниры,
Мне мягкая лучше кровать —
К чему же нам, Санчо, Шекспира,
Как встарь говорилось, ломать?
А ты все такой же романтик,
Хотя и дожил до седин...
Ну ладно, седлай Росинанта,
Но я не поеду один.
Седлай и осла, что мне — надо,
Ты думаешь, больше, чем всем?»

И вот уж осел с Росинантом
Бредут по искристой росе.
Бредут по лужайке зеленой,
Все мирно и тихо вокруг.
И вдруг: «Поглядите, драконы!»
«Нет, мельницы просто, мой друг».
«Да вы присмотритесь получше,
Драконы — и пышут огнем!
Вот вам для бессмертия случай:
 Беритесь за меч — и начнем».

«Ах, Санчо, мой старый романтик,
 Смотри, как красиво кругом, —
 К чему красноречие тратил?
 Там мельницы стали рядком;

 Вон мельник — босой и в халате —
 Стоит и помольников ждет»...
 Но все же слегка рукояти
 Коснулся рукой Дон Кихот.
 И сразу воскликнул тревожно:

«Я сплю иль почудилось мне?
Ведь мельницы эти — о Боже! —
Стоят невредимо в огне,
Смотри, уж трава обгорела,
Какой-то жестокий огонь!
Ах, Санчо, прескверное дело!..»

Всхрапнул и попятился конь,
И стало вдруг тихо в округе —
Звенел чуть доспехов металл.
А Санчо, бледнея в испуге,
Лишь что-то беззвучно шептал.
А мельницы к ним приближались,
И что-то клубилось вдали,
И вот между ними осталась
Лишь пядь несгоревшей земли.
Уж рядом драконов дыханье,
И меч раскален и копье,
Стоит Дон Кихот, как в тумане,
А Санчо все шепчет свое.

Вот-вот уже бой будет начат.
Вдруг что-то сверкнуло вдали,
А что это было — ни Санчо,
Ни рыцарь понять не смогли.
Но сразу, совсем без усилья,
Лишь рыцарь зажмурил глаза —
Они вдруг расправили крылья,
Стрелою взлетев в небеса.
И стала лужайка зеленой —
Такой, как в начале начал.
«Драконы, смотрите, драконы,
 — Восторженно Санчо кричал. —

Им надо лететь, торопиться,
И мне их понятен испуг —
Они испугались вас, рыцарь!»

«Не радуйся, Санчо, мой друг.
 Все то, что случилось — занятно,
Наверное, тут колдовство.
 Но знаешь, вернемся обратно,
Ведь дома-то лучше всего!

Ни мельниц там нет, ни драконов,
Уют, и тепло, и еда...
Я рыцарских недруг законов
Отныне, мой друг, навсегда».

«Нет, дальше поедемте смело,
И я не слыхал вашу речь!
Домой возвращаться — не дело,
Берите ж скорее свой меч,
Мы славе навстречу поедем,
Мы лавры домой принесем...»

«Чем ехать, сначала ответь мне,
Тебе-то зачем это все?
Тебе ли гоняться за славой,
Мой Санчо, в твои-то года?
Что выдумал ты, боже правый,
Куда меня тянешь, куда?
Зачем нам искать приключенья
И всюду соваться с копьем,
 И страхи терпеть, и мученья,
Когда можно в доме своем
Спокойно, легко и свободно
О рыцарях в книгах читать,
О чем тебе будет угодно
В кровати иль в кресле мечтать?»

«Ну что вы все, сударь, о доме?
Уж конь ваш свободен от пут.
Во всем помогу я вам, кроме
Домашних таких вот причуд.

Поедемте ж, сударь, скорее,
С лица прогоните печаль,
Смотрите вперед веселее —
Нас ждут неизвестность и даль».

Ах, Санчо, с таким-то талантом
Тебе бы писателем стать!
Но... ослик вдвоем с Росинантом
Неспешно шагают опять.
Рассвет за рассветом встречая,
Наш Санчо который уж год
О славе твердит;
Но печален,
 О доме грустит Дон Кихот.
Теперь убедить уж не чает
Тирана — слугу своего.
Поэтому «Образ Печальный»
Стал именем новым его.
 Все было — легенды и толки.
 Но Санчо, как прежде, живет —
 Собою гордясь втихомолку.
И всюду за ним — Дон Кихот,
Найдя господину заботы,
На подвиг его торопя.
Наш Санчо не стал Дон Кихотом,
Но с ним обессмертил себя.

И вновь он седло поправляет,
Простой и довольный судьбой.
...И мельницы вдаль улетают,
Что так и не приняли бой.

*  *  *

ПИСЬМО НА РИСОВОЙ БУМАГЕ

Нам не хватает знания приличий.
Конечно, нелегко их изучать.
И нравы всех народов соблюдать
Совсем не нужно — вовсе без различий
Лишь обезьяны всё перенимать
Стремятся.
Но, однако ж, есть обычай,

Такой очаровательный, старинный,
В таинственной Японии рожден.
Мужчинам всех народов и времен
Его б усвоить из легенды длинной.
...Один японец, молод и влюблен,
Шел не спеша цветущею долиной.

Шел со свиданья — и душою страстной
С любимой был еще. Теперь, одна,
Что думает и чувствует она?
Конечно же Она была прекрасна,
Ему запала в душу мысль одна —
Что, как увидим, было не напрасно.

И вот, едва вернувшись со свиданья,
Письмо решил любимой написать,
Чтоб весь свой пыл любовный передать,
Излить словами то, чему названье
Найти довольно трудно; чтоб понять
Она смогла — не важно расставанье.

Скользила кисть в стремительной отваге.
Как описать свой неостывший жар?
Но он писал — и, как бесценный дар,
Ложилась нежно тушь на лист бумаги;
Сравненья пламенели, как пожар,
Признания речной струились влагой…

И вот уже письмо в руках любимой,
И лунный свет сочится из окна.
Прочтя, сперва подумала она,
Что в тайне сохранить необходимо
Письмо. Но легкомыслия полна,
А может быть, тщеславием палима —

Ведь он писал таким чудесным слогом —
Наутро же подруге всё прочла.
А та другой пересказать могла,
Ну, словом, времени прошло немного,
Но стали их сердечные дела
Известны всем вокруг, не только богу.
 
С тех пор письмо на рисовой бумаге
Распространилось и до наших дней.
И чтоб любовь пылала все сильней,
Мужчины, преисполнившись отваги,
Едва простясь с любимою своей,
Слагают оды, сочиняют саги.

 
Но никогда ни оды, ни сонеты
Так не бывали вознаграждены,
Для женщин не имели той цены,
Как эти письма, что не ждут ответа,
Но сами как бы на любовь должны
Ответом быть. Пусть думают об этом

Всё, что угодно, мушкетер со шпагой
Иль физик с изотопами в крови;
Но женщину утешит, удивит
В свиданье первом, на последнем шаге
Как высшее достоинство любви —
Всегда — письмо на рисовой бумаге.